так и вынуждена вести затворническую жизнь; у миссис Гибсон родилось смутное ощущение, что на сей раз в ней действительно нуждаются, а она не просто тешит себя очередным заблуждением; мысль эта была и приятной, и лестной. Леди Камнор проходила обычную для многих больных стадию выздоровления. Весна жизни расцветала вновь, а с этим расцветом вернулись прежние желания, планы, прожекты — пока она была действительно больна, все это сделалось ей совершенно безразлично. Однако телесные силы прибывали недостаточно быстро и не могли угнаться за ее энергичной мыслью, управлять же этой скверно подобранной упряжкой — ослабевшим, медлительным телом и сильным, подвижным умом — было весьма непросто, и в итоге миледи часто впадала в раздражительность. Миссис Гибсон и сама еще недостаточно оправилась для привычного souffre-douleur, [93] так что ее визит в Тауэрс в целом прошел не так радужно, как предполагалось. Леди Каксхейвен и леди Харриет прекрасно представляли себе душевное и физическое состояние матери, хотя в разговорах между собой касались его лишь изредка, при крайней необходимости; поэтому они старались не оставлять Клэр наедине с леди Камнор слишком надолго. Однако раз за разом, стоило им ослабить бдительность, они, вернувшись, находили Клэр в слезах, а леди Камнор меж тем воодушевленно разглагольствовала об очередном предмете, который обдумала со всех сторон в тоскливые часы болезни и относительно которого полагала, что мир раскололся, а она рождена восстановить его. Что же до миссис Гибсон, она неизменно принимала все эти тирады исключительно на свой счет и кидалась защищать означенный недочет в мироустройстве так, будто имела в этом какую-то корысть. На второй — и последний — день ее пребывания в Тауэрс леди Харриет вошла в комнату и обнаружила, что мать ее громогласно что-то вещает, Клэр же выглядит забитой, несчастной и подавленной.

— Мама, дорогая, что случилось? Тебе не утомительно так много говорить?

— Вовсе нет! Я всего лишь говорила о том, сколь это прискорбно, когда люди одеваются не по чину. Я начала с того, что рассказала Клэр, какие были моды во времена моей бабки: у каждого класса общества был свой костюм, слуги не одевались под торговцев, а торговцы — под ученых людей, и так далее. И как ты думаешь, что мне ответила эта глупая женщина? Она принялась оправдываться и извиняться за свой наряд, как будто я ее лично в чем-то обвиняла, как будто я вообще про нее думала. Вот ведь вздор! Право же, Клэр, твой муж непоправимо тебя избаловал, ты теперь не можешь слушать чужие слова без того, чтобы не подумать, будто речь идет о тебе. Можно сколько угодно льстить себе мыслью о том, что другие только и думают о твоих недостатках, как вот многие полагают, что весь мир занят только одним — любуется их достоинствами и добродетелями!

— Меня заверили, леди Камнор, что этот шелковый отрез сильно уценен. Я купила его в Ватерлоо-Хаус уже после конца сезона, — проговорила миссис Гибсон, дотронувшись до своего действительно великолепного платья и вызвав по недомыслию новую бурю.

— Опять, Клэр! Сколько можно повторять, что я и вовсе не думала ни о тебе, ни о твоих платьях, ни сколько они там стоят, много или мало; платит-то за них твой муж, вот пусть он и печется о том, не слишком ли ты тратишься на наряды.

— Но оно обошлось всего в пять гиней! — взмолилась миссис Гибсон.

— При этом платье очень красивое, — проговорила леди Харриет, нагибаясь и разглядывая упомянутый наряд, пытаясь тем самым утешить вконец расстроенную бедняжку.

Однако леди Камнор не унималась:

— Нет! Уж за столько-то лет могла бы узнать меня и получше. Если я что-то думаю, я всегда высказываю это вслух. Не хожу вокруг да около. Не пользуюсь иносказаниями. И поэтому я скажу тебе, Клэр, в чем ты сильно виновата, если, конечно, ты хочешь знать. — Теперь, хочешь не хочешь, понятно, предстояло выслушать все ее откровения. — Ты так избаловала свою дочку, что она уже и не знает, что еще выкинуть. С мистером Престоном она поступила просто ужасно, и все это следствия просчетов в ее воспитании. Тебе за многое предстоит ответить.

— Мама, мама! — увещевала леди Харриет. — Мистер Престон не хотел, чтобы это предавали огласке.

В тот же миг миссис Гибсон воскликнула: «Синтия! Мистер Престон!» — тоном такого неподдельного удивления, что, если бы леди Камнор имела привычку вслушиваться в чужие голоса и интонации, она немедленно бы сообразила, что миссис Гибсон впервые слышит об этой истории.

— Что касается желаний мистера Престона, я вовсе не обязана их соблюдать, если они мешают мне исполнить мой долг и осудить небрежение, — надменно ответила леди Камнор, обращаясь к леди Харриет. — Клэр, а ты хочешь мне сказать, что и вовсе не знала, что дочь твоя была помолвлена с мистером Престоном уже давно, много лет, как я понимаю, а тут ей вдруг взбрело в голову разорвать помолвку, и она залучила в посредницы дочку Гибсона — забыла, как там ее, — и в результате теперь о них обеих судачат направо и налево все холлингфордские сплетницы? Помню, когда я была моложе, была такая девица, Венди Вертихвостка. Ты уж последи за своей барышней, или и ей дадут такое же прозвище. Я говорю с тобой по-дружески, Клэр, но попомни мое слово: до замужества эта твоя дочка еще успеет натворить дел. При этом чувства мистера Престона меня решительно не заботят. Я вообще не уверена, что у него есть чувства, однако я прекрасно понимаю, что подобает девушке, а что нет, и подобное легкомыслие в любом случае не подобает. А теперь можете обе идти и пришлите ко мне Доусон: я утомилась и хочу вздремнуть.

— Право же, леди Камнор… я вас уверяю… мне кажется, Синтия никогда не была помолвлена с мистером Престоном. Когда-то они немножко пофлиртовали. Я опасалась…

— Позвоните, пусть Доусон придет, — устало оборвала ее леди Камнор; глаза ее закрывались.

Леди Харриет слишком хорошо изучила нрав своей матери, поэтому увела миссис Гибсон чуть ли не силой — та же неумолчно причитала, что все это полнейшая неправда, пусть и исходит она из уст дорогой ее леди Камнор.

Приведя ее в свою комнату, леди Харриет сказала:

— Ладно, Клэр, я расскажу тебе все. Боюсь, тебе придется поверить, потому что я это слышала лично от мистера Престона. Я узнала, что в Холлингфорде про мистера Престона ходят всякие слухи; я встретила его на верховой прогулке и попросила объясниться; он, разумеется, не хотел ничего мне говорить. Это и понятно — кто